Довольно давно я ощутила (а также мне периодически дают это понять разные люди), что от моей многолетней работы в разных изданиях мало что осталось. Поэтому я решила заливать в этот блог свои старые тексты и интервью, чтобы они не погибали вместе с бумагой, которая все чаще и чаще отправляется на помойку (к тому же издатели, как правило, не заботятся об оцифровке материалов и сохранении электронных архивов).
Начну я с интервью с секретарем правления Союза художников СССР, директором издательства «Советский художник» и многолетним комиссаром советского павильона на Венецианской биеннале Владимиром Горяиновым, которое я взяла аж в 2007 году.
 |
| Владимир Горяинов. Фото: Игнат Данильцев |
В: Как вы стали комиссаром павильона СССР?
О: В 1964 году я приехал в Венецию в качестве помощника комиссара Александра Халтурина, но впервые на биеннале я попал в 1958-м: был командирован на закрытие выставки, комиссаром которой являлся Алексей Федоров-Давыдов, в качестве переводчика — после окончания Института иностранных языков я работал в Министерстве культуры. На биеннале нужен был переводчик, и совершенно неожиданно начальник отдела, где я работал, сказал: «Ты поедешь!» Я остолбенел: в те времена поездка за границу, да еще в Италию, казалась совершенно нереальной. Тем не менее поездка состоялась, и то, что мне удалось узнать и понять благодаря Алексею Александровичу Федорову-Давыдову, сохранилось у меня на всю жизнь. Эта командировка в Венецию позволила мне осознать все механизмы работы биеннале, что в дальнейшем стало причиной того, что мне предлагали сопровождение наших экспозиций на венецианской выставке.
В: Что собой представляли выставки в павильоне СССР в конце 1950-х – начале 1960-х годов?
О: В отличие от других павильонов, где экспонировалось искусство актуальное, состав нашего раздела строился на основе всесоюзных «манежных» выставок и с учетом представления о «советской классике» из музейных коллекций. Разумеется, такой подход не очень соответствовал характеру послевоенной биеннале, но отвечал установкам культурной политики.
В: Какие функции выполнял комиссар в то время? Сейчас комиссар — это скорее завхоз, а идеологической и художественной составляющей выставки занимается куратор, но куратор у нашего павильона появился лишь в середине 1990-х.
О: Комиссар и тогда был на хозяйстве. Павильон был открыт в 1914 году, в советское время в нем проходили выставки с 1930 по 1934 год, а с 1936 по 1956 год он не функционировал и стоял опечатанный (в 1936 году, как и в 1926-м, в павильоне СССР проходила ретроспектива итальянского футуризма под кураторством Филиппо Маринетти. — «АртХроника»). В Венеции большая влажность, и павильон начал разрушаться. Поэтому каждый раз надо было делать ремонт, и в очень сжатые сроки. Комиссар отвечал за это. Кроме того, комиссар делал экспозицию. Заранее продумать ее было трудно — как правило, состав выставки утверждался в последний момент.
В: Кто занимался формированием выставки?
О: Конечно же, комиссар участвовал в формировании предложений, но его слово не было решающим. Выставкой занималось в основном Министерство культуры. Вещи на выставку выбирались из того, чем располагало Министерство культуры, и из музейных коллекций. Состав выставки обычно утверждался комиссией, состоявшей из сотрудников министерства, Академии художеств, Союза художников СССР. Окончательное утверждение обычно оставалось за ЦК. Состав каждой выставки просматривался по пять-шесть раз. Понятно, что в этой ситуации подход к оценкам произведений был скорее политическим, чем художественным. Комиссар в этой ситуации должен был каким-то образом защищать те произведения, которые он считал лучшими. С академией и Министерством культуры всегда было трудно. Поэтому можно сказать, что формирование выставок было государственным до выставки 1990 года, на которой мы показали художников «Первой галереи» (Евгений Митта, Андрей Яхнин, Айдан Салахова, Гия Абрамишвили, Александр Якут, Сергей Волков) и за которую получили одну из премий.
 |
| Почетное упоминание советского павильона. Фото: Игнат Данильцев |
В: Можно ли сказать, что куратором советского павильона было имперсональное государство?
О: Да.
В: Существовала квота художникам, которые представляли национальные республики?
О: Да, члены отборочной комиссии обычно спрашивали: «А кто у нас представляет Кавказские республики, а от Прибалтики кто поедет?» Это было отражением той культурной политики, которая существовала в СССР и которая проявлялась при работе над международными выставками. Далеко не всегда такой подход позволял обеспечить художественную цельность экспозиции.
В: Какова была репутация русского искусства на Западе?
О: Дело в том, что зарубежные искусствоведы и специалисты принимали наш павильон скептически, так как не видели в нем новых движений в актуальном искусстве, хотя они же давали высокую оценку экспозициям произведений Лентулова, Тышлера, Фаворского. Зрителям наш павильон обычно нравился. Как правило, их внимание привлекала художественная культура, отличная от той, которую они видели в павильонах других стран.
В: Что менялось в карьере советского художника, когда он становился экспонентом павильона? Например, вы показали Александра Тышлера — на его выставочную судьбу на родине это как-то повлияло?
О: Показ на биеннале для советского художника не значил ничего. Естественно, в карьере иностранного художника биеннале играла другую роль. Туда вместе с художниками, комиссарами и простыми зрителями едут галеристы, искусствоведы, начинается большой торг. Например, французский абстракционист Фотрие, которого пиарили со страшной силой, получил на биеннале премию. Потом я узнал, что после этого цены на его картины сразу выросли в несколько раз. Вступают в силу и политические моменты. В 1968 году, когда наши войска вошли в Чехословакию, нас ненавидели, по павильону СССР в Венеции разбрасывали листовки, люди, с которыми я дружил многие годы, переставали разговаривать со мной, проходили демонстрации протеста.
В: Как вы вышли на «Первую галерею»?
О: «Первая галерея» была первой частной галереей и этим привлекала внимание. Их художественные поиски показались мне очень интересными. Каким-то образом им удалось организовать выставку, на которой кроме их работ экспонировалась картина Раушенберга. Выставка называлась «Раушенберг нам — мы Раушенбергу». Я подумал, что это то, что нужно для биеннале. Никаких железных занавесов: вот Раушенберг — вот мы; мы — ему, он — нам. Картина Раушенберга в советском павильоне — это прозвучит. И это действительно прозвучало!
В: Как же вам посреди такой бюрократии удалось отправить в павильон молодых художников, к тому же связанных с коммерческой галереей?
О: К тому времени все резко изменилось. Разгоняли министерство, менялся комбинат, всем нужно было зарабатывать. И никому не важно было, кто поедет в Венецию. Правда, раньше тоже что-то можно было пробить, но это было очень трудно. Я впервые показал в Венеции Тышлера, которого у нас не показывали. Я ездил на общее заседание комиссаров, где они обсуждали, делать ли общую тему биеннале или каждая страна будет выставлять то, что считает нужным. Всем казалось, что будет органичнее, если дать общую тему, но на практике это не удавалось выполнить — все привозили то, что хотели. Но как-то в обсуждении этих общих тем промелькнуло слово «театр». Я уцепился за это и сказал в министерстве, что вот есть для биеннале тема «театральные художники». У нас есть Акимов, Вильямс, Тышлер в конце концов. В министерстве ответили: «Конечно, у нас великий театр, давайте сделаем тематическую экспозицию художников театра!» И после этого я собрал в Венеции выставку, где было 70% Тышлера, один Вильямс, два рисунка Акимова и театральные плакаты. Можно сказать, что это был павильон Тышлера.
Вообще Венецианская биеннале страдает разноголосием. Есть «Документа», и все знают, что на ней демонстрируются последние, самые свежие тенденции. Есть биеннале в Сан-Паулу — что хочешь, то и показывай. А в уставе Венецианской биеннале довольно странная вещь: представляют павильоны разных стран, каждая страна назначает комиссара, комиссар дает список художников. С самого начала было неясно, по какому принципу идет отбор: самое интересное у каждой страны, или самое новое, или что-то другое. Даже на биеннале 1950–1960-х годов было много ретроспектив. Мы тоже присылали не самое современное. Один раз мы выставили прикладное искусство — это была моя попытка выйти за пределы традиционного представления нашей страны на биеннале (перед этим в Манеже прошла большая выставка — стекло, фарфор, ткани). Нам удавалось показать в Венеции то, что в Москве показывали редко, например, шестидесятников Жилинского, Попкова, Андронова. В другой раз я привез туда очень большую выставку — почти целый павильон — Фаворского, которого трудно было показать в Москве. Очень хорошего. И один итальянский искусствовед, когда узнал, что мы привезли Фаворского и собираемся продавать его тиражную графику, сразу сказал: «Я все покупаю!» Одно время было можно продавать вещи из павильонов в специальном киоске.
В: В 1978 и 1980 годах советский павильон не открылся. С чем это было связано?
О: С большой неприятностью, скандалом… В 1977 году наши эмигранты Александр Глейзер и Игорь Голомшток сделали — не во время Венецианской биеннале, но на ее территории, в Джардини — выставку советского нонконформистского искусства. Эти вещи уже давно знали на Западе. Наши чиновники обиделись, начался шум: «Мы больше не участвуем в биеннале!» — «Не хотите участвовать — сдайте павильон в аренду!» — отвечали они. «А вот и не сдадим!» Но в конце концов все сделали вид, что забыли про этот инцидент и советские угрозы больше не принимать участие в биеннале.
В: В каком году вы перестали быть комиссаром и как это произошло?
О: Моей последней биеннале была биеннале в 1990-м (в протоколах биеннале Владимир Горяинов значится в качестве комиссара и в 1993 году, когда в павильоне показывали Кабакова. — «АртХроника»). Сейчас характер работы по определению состава выставок и по их организации коренным образом изменился, и я полагаю, что для этого нужны новые организаторы и кураторы. Поэтому я решил, что моя биеннальская деятельность завершилась.
Комментариев нет:
Отправить комментарий